Тяжелая чернота, давящая не на плечи, но на все тело, такое ощущение, что сверху на тебя упал груз в несколько тонн, неожиданно и быстро. Лежишь и не в силах даже дышать, в глазах темнеет. Опускаешься во мрак, где кругом непроглядная темень, всепоглощающая, окутывает тебя бережно, точно мать новорожденного ребенка или нет.… Пускай лучше обнимает, как любимая женщина после ночи покоя и тишины, проведенной в дали от скрежета стали, крови, блеснувшего в тени оскала хищного зверя и ледяной вспышки. Он был один в этой обрекающей на страдания темноте, теперь навсегда один. Лебедь, плавно передвигающийся по ровному зеркалу прозрачной водной глади, в которой отражался маленький мир уюта и тепла, взмахнув крыльями, поднялся в небеса. Был ли этот полет его мечтой? У Киораку не хватило времени, сил и храбрости спросить. Несвойственное ему, капитану с тысячей лет за плечами, малодушие. Кто бы знал, что оно найдет пристанище в идеальной дружбе и вырвется наружу только после ухода стражника, которому он вверил свои слабости.
Откуда-то сверху, где все было утоплено во тьме, посыпались цветки персикового дерева, которое росло позади казарм восьмого отряда, в отдалении от штатного корпуса, на небольшом пригорке, совершенно невидимое для посторонних глаз. Этот запах нагретой за день коры и аромат мягких, точно бархат, созревающих плодов, тихие беседы, неуловимый запах зеленого сладкого зеленого чая и резкий дух сакэ, тянувшийся тонкой струйкой из суженного горлышка кувшинчика, - подобно словам, слагающимся в созвучия строк, сочетались с чистой улыбкой и выступающей сквозь белизну кожи печатью болезни,  шутками и воспоминаниями, которым, как им начинало казаться, они посвящали себя больше, чем реальности. На дрожащую, точно колос от раската грома ладонь упал нежный изящный розовый цветок. Хрупкий и отважный, мудрый и легкомысленный, - взаимоисключающие понятия делали его уникальным. Не спеша, шел снегопад из розовых цветков, изредка среди них появлялся отблеск чистого белого лепестка, Киораку вытянул перед собой ладони и поднял голову вверх.
"Все меняется и поддается сомнению. Помню, когда я попал сюда в первый раз, тут гуляла буря. Не розовые, - огненно-алые цветки закручивались в вихре, подгоняемом остервенелым ветром. Это было похоже на детскую игру в догонялки, подчиненную правилам взрослого мира. Проказник ветер мне нашептал на ухо имя розовой бури, а она, смеясь, в отместку раскрыла тайну ветра. Мне предложили игру и, я, не задумываясь, согласился. Как это было давно, Катен Кьюкотсу".
Внезапное дыхание ветра превратило медленный вальс, танцуемый цветами в застывшем пространстве, в страстное танго, смахнувшее с ладоней розово-белую горсть. Хлопок и луч света пронзил насквозь чернь, собирая вокруг себя мотки темноты, оставляя миру лишь легкую тень, в которой так приятно укрыться от палящего солнца и подремать под шум отряда, смешанный с пением птиц.

Поочередно начали возвращаться чувства, запуская импульсы по нервам прямо в мозг. Ладони почувствовали жесткость поверхности, кончики пальцев при движении улавливали все шероховатости, мельчайший острый выступ, который грозил вонзиться под кожу занозой. Открывшиеся глаза тут же сощурились. После темноты закрытых век даже тусклый свет ламп раздражал чувствительную сетчатку. Мысль работала нечетко, сбивчивая и простая по своему содержанию, - выраженные последствия сильного ушиба головы или воздействия на разум. "Где я?" Возник предсказуемый для ситуации, в которой оказался бывший капитан, вопрос, за ним следом, один за другим, начали появляться другие, такие же односложные вопросительные фразы. Затем, наступила очередь боли. Это было сродни тому, как тревожилась вода у берега во время прилива, с каждой волной дальше заползая за линию сухого выжженного песка. При неудачно окончившейся попытке сесть Киораку поморщился от неприятного ощущения и упал обратно на койку. Тело, еще не готовое слушаться так скоро, ощущало усталость и глухую боль, залившую буквально всю правую сторону лица, захватив полностью нос. Сделав усилие, Шунсуй поднял небывало тяжелую руку и осторожно пощупал пальцами гудящую переносицу, затем приложил ладонь к правой щеке, к удивлению обнаружив отсутствие щетины. "Что за чертовщина". Встревоженный безрадостным открытием, потрогал скулы, подбородок. Волоски кольнули кожу. "Похоже на ожог". Вытянув руку, сжал кулак, вложив всю силу. От напряжения свело мышцы, но Киораку не обращая внимания, продолжал смотреть на разжатую ладонь, окаймленную контуром света. В этот миг память выбросила целый ворох воспоминаний, обрывочных, нечетких: заклинание, летевшее кроваво-алым столбом вниз, безумный смех, перезвон колокольчиков, зазубренный меч, разрезающий вместе с воздухом землю. "Наваждение какое-то". И, наконец, жестокое лицо с тонким шрамом вдоль лица.
"Зараки. Странно, судя по-всему, мы сражались. Немыслимо и невозможно". Или … возможно? Так или иначе, в одиночку ему ответа не найти. С горем пополам поднявшись, он сел на кровати и окинул рассеянным взглядом комнату. Незаурядная обстановка, спартанские условия, койка да решетка, делившая откидываемой тенью пол на ровные полосы. Боль уступила смертельной слабости. Чтобы взбодриться и собраться, Шунсуй сделал глубокий вдох и до упора выдохнул. Прежде скачущая реацу, приобрела четкое оформление. Подавляя большую часть духовной силы, сейчас Киораку, как обычно, источал только малую часть энергии, достаточную, чтобы узнать о его присутствие при приближении к камере. А именно в ней он и сидел. Обставленная точь-в-точь как тюремные апартаменты, которыми располагал каждый отряд на особый, известный всем случай чьего-то пленения.
Эхом издалека звучал голос занпакто. Шунсуй иронично усмехнулся:
- Наломали мы дров.

Отредактировано Kyouraku Shunsui (2011-02-21 23:39:44)